Афанасий Панарин
Очкин А. Мама Лукерья //Комсомолец Татарии. 1965. 28 марта. С.2 А.
ОЧКИН, бывший командир истребительной противотанковой батареи.
Мама Лукерья
Двадцатилетие
Курской битвы меня пригласили в те края, где довелось воевать. Тогда я и
разыскал могилу своего друга младшего лейтенанта Афанасия Панарина. А
через год колхозники села Ефросимово построили на свои деньги памятник
Панарину и троим бойцам, погибшим с ним. На открытии памятника я
рассказал о боевых делах Афанасия, о его героическом подвиге... Тут
колхозники и взяли с меня слово, что разыщу родных погибшего друга — им
очень хотелось знать все о нем. С помощью работников ЦК комсомола н
архива был найден адрес родных Панарина, и на мое письмо вскоре пришел
ответ от матери Афанасия — Лукерьи Виссарионовны и сестры Машеньки.
«Читали от вас письмо с мамой, и плакали, нам тогда, когда получили похоронную на Афоню,— писала Машенька,— и хотя я была мала в то время, но все помню. Мы ведь сразу получили сообщение с фронта о гибели Афонн и отца. Нам тяжело вспоминать сейчас те дни, но сердце наполняется гордостью, что народ не забыл нашего Афоню. И маме, и мне очень хочется как можно скорее побыть у памятника, где похоронен наш Афоня.
И вскоре узнаю: Лукерья Виссарионовна с Машенькой и корреспондентом газеты «Комсомолец Татарии» выезжают в Москву, чтобы потом ехать вместе на Курщину.
Первая встреча с матерью Панарина на Казанском вокзале. Вместе со мной встречает маму Борис Васильевич Филимонов, бывший замполит дивизиона. Узнал я ее сразу по фотографии. Круглое, доброе лицо, все в морщинках. Темные, большие глаза с такой грустью смотрели на мир, словно вобрали в себя все горе. Она вышла из вагона с Машенькой. Ни разу не бывавшая и Москве, Лукерья Виссарионовна стояла, оглушенная шумом. Ей за шестьдесят пять. Но в ее руках сохранилось еще много силы. Они крепко прижали мою голову к груди.
...Получив сообщение о героической смерти сына на Курской земле она вспомнила, что родилась сама на той земле. Потерять cpазу двоих — и мужа, и сына — невыразимо тяжело. Это может понять только тот, на кого обрушится такое горе. Оно может сломить и очень крепкого человека. Ее, тогда еще моложавое, лицо прорезали за те дни морщинки. Она сменила тогда свой цветастый платок на черный, потуже затянула его и с тех пор не снимает. А чтобы сердце не так сжимало от боли, она совсем не жалела своих рук — мочалила их на работе от зари до зари, а по ночам еще детишек обстирывала — трое их осталось у нее. Всех вывела в люди, как ни трудно было,— дала им закончить среднюю школу. Клавдия и Николай выпорхнули из родного дома, разлетелись в далекие края. А она осталась с Машенькой в родном колхозе и также трудилась, пока врачи не сказали: «Стоп, бабуся, иди на заслуженный покой, а то мотор у тебя совсем износился».
Маша вышла замуж за шофера из Лениногорска, увезла мать с собой из родного колхоза: «Тебе, мама, покой нужен». А кто будет нянчиться с внуком, как не бабушка... Да и хлопот хватает в неблагоустроенной барачной комнатенке. К тому же не привыкла она есть даровой хлеб. На пенсию, что ей положили в колхозе, еще как-то можно было протянуть в деревне — там и дом твой, и огород, и хозяйство кормит, а в городе —куда ни повернись, летят рубли. А их-то, рублей в пенсии, — всего 10. Вот она и не знает покоя, чтобы не показаться лишним ртом для зятя и Машеньки. Те на работе, а она с внуком, домашними хлопотами. Как-то тяжело ей с больным сердцем, но куда тяжелее было бы одной со своими мыслями.
...Обо всем этом я подумал, когда ее пальцы, огрубевшие от миллиона переделанных в жизни работ, ласково гладили меня по щеке. Она беззвучно «Мои сыночки». Для нее это встреча с тем, кто знал ее сына и был с ним до последней минуты его жизни, видно, очень много значила.
Машенька быстрее, чем мать, справилась с волнением. Когда я смотрел на Машеньку, передо мной вставал живой Афанасий Панарин, так поразительно черты лица сестры походили па погибшего брата — и те же добрые, пухлые губы, и те же глаза — большие и очень грустные.
В тот же день, ночью, мы выехали в Курск. Маму Лукерью,— так мы ее все называли, — с трудом заставили улечься в третьем часу ночи. Чем ближе она приближалась к земле, где родилась и где погиб ее сын, тем большее волнение охватывало ее. В седьмом часу утра подъезжаем к Курску, а она так и не сомкнула глаз. На наши слова маме Лукерье, что так нельзя уберечь себя. Машенька заметила:
— Ей, знаете, это бесполезно говорить... Я вот тоже ночью проснусь иной раз, а она лежит с открытыми глазами, и все думает, думает о чем-то. Скажешь: «Мама, что же вы не отдыхаете?»— только отмахнется: еще отдохну, успеется, Вот такая она у нас беспокойная, и сейчас все и одиночку переживает, чтобы других не расстраивать.
Встретил нас в Курске секретарь обкома комсомола Виктор Томашкевнч. И тут же сообщил, что сегодня колхозники села Ефросимово собирают митинг по случаю приезда матери Панарина. Нас волновало, как мать без отдыха перенесет дорогу — ехать надо на машине более двухсот километров. Но мама Лукерья как только узнала, что все дело в ней, всплеснула руками: «Да для чего же я приехала сюда, сыночки мои...».
От Курска мы поехали по Симферопольскому шоссе на Фатеж. В Подмосковье снег, а здесь уже сухие проталины на прошлогодней траве. Чтобы отвлечь маму Лукерью от тяжелых дум и подготовить к тому, что ей предстояло выдержать у памятника сыну, мы стали рассказывать ей об Афанасии...
...Помню ту зиму 1943 года, когда мы, оставшиеся несколько человек из части после боев в Сталинграде, поехали в Аткарск. В те дни и пришел в мое подразделение истребителей танков на должность командира взвода младший лейтенант Панарин. Мы скоро с ним подружились. По возрасту были ровесники, Афанасии на год старше. Он относился с уважением к нам, уже обстрелянным на войне, да еще в Сталинграде. Я часто видел его с усачом Черношейкнным и сержантом Кухтой, тогда еще оставшимися в живых из группы «57 бессмертный». Он расспрашивал у них, как мы выстояли на крутом волжском берегу перед такой силищей фашистов.
Пополнение к нам поступило из моряков-черноморцев. Корабли их были потоплены, и им предстояло сбросить черные бушлаты и штаны навыпуск, переобмундироваться в шинели, галифе и гимнастерки. Вот тут и началось. Не знаю, каким образом, но Панарин один из первых командиров переодел бывалых моряков в пехотное обмундирование. Особенно трудно пришлось ему с «Черноморцем». Этот великан-моряк нипочем не хотел сбрасывать морскую робу. «Товарищ младший лейтенант,— громким, как через трубу, голосом басовито хрипел он, — лучше не подступайтесь ко мне». Но Афанасии нашел-таки подход. Тот оставил на себе, как и все моряки, тельняшку под гимнастеркой и стал ординарцем, а со временем— самым лучшим другом младшего лейтенанта Панарина. Он никогда не оставлял его в бою», как тень, следовал за ним и готов был не раз отдать свою жизнь за взводного.
Те два месяца, которые Афанасию довелось повоевать с нами, стоят ярко перед моими глазами. Он воевал недолго, но его подвиги навсегда остались а нашей памяти.
...Показался старинный Фатеж — все постройки нз камня, к центральной площади радиусами сходились улицы. Бои за Фатеж были жестокие. Здесь остались в 43-м одни развалины, а теперь радуют глаз новые и заново отстроенные улицы. Взвод младшего лейтенанта Панарина одним из первых ворвался в этот город, а потом продолжал наступление с передовыми частями на Дмитриев. Бойцы Афанасия Панарина стремительным броском овладели зданием вокзала. Афанасий держал под прицельным огнем всю привокзальную площадь, дорогу, по которой отходили фашисты. Неподалеку от вокзала была немецкая казарма. Панарин с бойцами смог проникнуть в нее с тылу и взял в плен около 30 немцев. Мы удержали железнодорожный узел до подхода главных сил и тут же перешли в наступление. И снова взвод Афанасия Панарина был впереди. Заняли села Веть, Селино. Первыми ворвались в Ефросимово. Я тогда еще в шутку сказал ему: «Дарю тебе это село». А потом Афанасия похоронили в нем...
В захваченной Хомутовке взвод Панарина пленил около 30 немцев и взял трофеи — фашисты не успели угнать свои машины. Когда вечером подошли главные силы, командующий артиллерией Войзбун среди других отличившихся бойцов назвал имя Панарина. А тот стоял растерянный, будто не он герой боев за Фатеж, Дмитриев, Хомутовку, а кто другой. Тогда там и была поставлена задача совершить рейд по уничтожению немецких танков. Перерезав дорогу из Прнходьково в поселок Зарю, по которой двигались фашисты, Афанасии со своими бойцами расположился в засаде и уничтожил семь немецких танков.
...Мы с Борисом рассказываем маме Лукерье о боях за Юдовку, вспоминаем подробности, как начиналось сражение гарнизона в окружении и как Афанасий со своим взводом принял на себя удар. Теперь в Юдовке сохранился и дом, на крыше которого был наблюдательный пункт Панарина, и многие из села его помнят...
Но тут дорога повернула на Ефросимово. Мама Лукерья очень волновалась. Она потребовала, чтобы Машенька достала из чемодана венок, который они везли из Татарии, из родных мест Афанасия к его памятнику. Дрожащими руками мама Лукерья расправляет листочки на венке, а мы помогаем ей. Лицо у нее стало совсем белое, когда она увидела издали возвышающийся в центре исела Ефросимово памятник — фигуру солдата, а вокруг сотни людей. Мы очень беспокоились за нее — выдержит ли ее больное сердце. Она стала еще бледнее, когда старейший колхозник Ариничев и председатель колхоза Ларин встретили ее хлебом-солью. Ее нош еле передвигались, когда мы вели ее по тесному людскому проходу. Она упала на кодеин у пьедестала. Как она держалась па ногах, откуда только у нее бралась сила!
Один за другим выступали люди. Секретарь Дмитриевского райкома комсомола Николай Басарев, за ним военком Знаменский и председатель колхоза Ларин клялись маме Лукерье быть достойными памяти ее сына и благодарили ее, что она вырастила такого героя, на подвигах которого теперь воспитываются тысячи юношей и девушек Курщины. Казалось, силы совсем оста вилл маму Лукерью. Она окаменела у памятника, слезы уже не катились из ее глаз. Совсем неожиданно, когда хотели закрывать митинг, она тихо сказала:
— Дайте мне сказать, люди, — и отстранив Машу и меня, поклонилась народу в пояс: «Спасибо вам. люди, что не забыли моего Афоню и всех, кто сложил голову с ним. Спасибо вам от всех матерей за памятник нашим сыночкам. Доброе дело вы сделали. Надо, чтобы всем погибшим нашим сынам сделали такую память. Так думает старая Лукерья, дети мои»,— обратилась она к школьникам и пионерам. Она выдержала весь митинг у памятника, поцеловала ребятишек, когда ей повязывали красный галстук я принимали в почетные пионеры.
Потом, когда ее привели в большой дом, где были расставлены столы для гостей и колхозников, народ хотел вместе с матерью погибшего почтить его память, мама Лукерья пропала. Она забилась в закуток за печью и там тихо рыдала. Так уж устроен человек, что в самое свое дорогое, интимное никого не впускает. И чем крепче и мужественнее человек, тем больше он в одиночестве переживает. Такой и была мама Лукерья.
На другой день мы побывали на местах, где сражался Афанасий Панарин. А вечером маму Лукерью привезли на встречу с молодыми солдатами Курского гарнизона.
Выступили молодые солдаты к офицеры, каждый давал клятву: зорко стеречь труд советских людей. А секретарь обкома комсомола Виктор Томашкевич, вручая матери грамоту, сказал:
— Вы, мама Лукерья, потеряли сына-героя, вам очень тяжело, и нам тоже. Но теперь знайте; у вас, мима Лукерья, есть 125 тысяч сыновей — все комсомольцы Курчины.